Мой отец Стефан Телига родился в деревне Белины воеводство келецкое. Он был самым молодым сыном Яна Телиги. Обучался в класической гимназии, но перед аттестатом зрелости отец покинул школу и поступил в легионы. Потом принимал участие в польско -большевитской войне. В 20 -ые годы ХХ века как осадник получил 45 гектаров земли на Волыни. Мама, Зофия Бастер, была дочерью семьи шахтёра в Заользе. Все мужчины её семьи были участниками силезских восстании. Мама окончила торговую школу в Цешине, работала у нотариюса в Явожне, а потом в Кельцах, где работал её брат, Казимеж Бастер, в воеводском Управлении Польской Крестьянской Партии ,,Пяст ,, И благодаря брату познакомилась с моим отцом, который был до конца своей жизни членом этой партии. Обольщённая его рассказами о Кресах Всходих ( Восточных Окраинах ) решила поехать с ним туда. Родители обвенчались в 1925 году, а мама тогда ещё не окончила 20 -ти лет. Дедушка не мог согласиться с этим. Удивляюсь однако дяде, когда вёз её на Рожджество в тонущее в снегу безлюдье, что не привёз её обратно.
Воля Рыцерская.
Там, на Волыни, в Кременецком районе отец получил 45 гектаров земли. Такое количество земли давали только образованным гражданам крестьяского происхождения. Таким был мой отец. В замысле властей это должно быть образцовое сельское хозяйство. Поселение, Воля Рыцерска, возникло после парцеляции усадьбы Кушлин царского генерала Бобрыкова. Кроме нас жили там осадники : Весельски, Ордон, Маньковски и Хегер. Школы там не было, потому что было мало детей. Дома осадники строили сами. Теперь я думаю, что поселение родителей в таких условиях следует назвать геройством. Удивляюсь своей маме, что поехала там жить, в такие дикие поля, и что я там родилась как единственый ребёнок моих родителей. Отец был всегда занят общественной и политической деятельностью. А когда заметил, что мама умела этим хозяйством старательно заниматься, оставил ей правление хозяйством, а себе оставил пасеку и ещё кое- что. На те времена это было образцовое хозяйство.
После нескольких трудных лет, когда уже был построен прекрасный дом и хозяйственные посройки, окружённые садом, это место казалось мне райским уголком. Прибыль была с продажи сельскохозяйственных подуктов. Но были трудности с продажей зерна, оно было слишком дешёвое. Молочный завод принимал только сливки. Хорошую прибыль давало выращивание махорки.
Учёбу в школе в деревне Рыбча я начала с третьего класса. Прграмму 1-го и 2-ого я усвоила дома с помощью мамы. В школу весной и летом мы ходили пешком, зимой нас возили санями. Но бывало, что из-за мороза и больших осадков снега мы оставались дома. В 1936 году я поступила в 5-ый класс в Катербурге, а в 1938 в гимназию в Кременце и была на пенсионе. В сентябре 1939 года, когда немцы бомбили Кременец, мама отправила меня в дереню, а потом сама приехала туда. Отец после продолжительной болезни лечился в санатории, после санатория приехал в Рыцарскую Волю и уехал на войну. Вернуся тайком в октябре и вскоре был арестован НКВД и сидел в тюрьме в Кременце. Зима 1939- 1940 была острая. Мама приносила отцу в тюрьму посылки с одеждой и пищей. Иногда украинский сторожевой передавал маме вести от отца. И так наступил 1940 год.
Депортация.
Ожидали ли мы ссылки ? Вероятно считался с такой возможностью отец и просил прислать ему тёплую одежду. Правду сказать, нам говорили, что, что-то готовиться, ибо чистят заснеженные дороги, а маме один знакомый сказал, что будет ссылка осадников. Но она не поверила этому. Она знала, что эта задача требует огромных организационных усилии, и зачем советской власти чужой элемент ? Обмануло её воображение, что в огромной стране миллионы могут быть незамечены. Ссылка проходила по заранее обдуманнуму плану. За нами пришли ранним утром и велели собираться. Мы обе с мамой в полном сознании брали необходимые вещи. Вязали в тюки вещи, одеяла, простыни и укладывали на сани. Привезли нас к переполненному вагону и разрешили взять с собой только постель, бельё и кое -что с одежды. Остальные вещи дали в багажный вагон и больше этих вещей мы не видели. Во время ссылки нам их не хватало. Был недостаток обуви, одежды и посуды. В посёлке мы получили 3- литровую алюминьевую кострулю, которую в 1946 году привезли во Вроцлав. На станции в Кременце мы стояли два дня, ожидая на других осадников. Благодаря этому знакомые могли нас обеспечить в несколько мешков пищи, которую мы ели во время езды. В вагоне было очень тесно. Клозет это дыра в полу. Перед отъездом совершилось странное приключение. Открыто дверь вагона в всадили три человека из тюрьмы. Моего отца, поручика Чаплицкого и поручика Станислава Вненка ( нашего посла в сейм ). Их семьи не были прописаны в Кременце и во время отлично организованной ссылки успели улизнуть. Что касается бывших военных практика была другая. Мужчин арестовали раньше нас и они пропали без вести. Решение коменданта НКВД в Кременце, чтобы задержать в тюрьме арестованных офицеров, по крайней мере, спасло им жизнь на некоторое время. Поручик Вненк дожил старости в Лондоне, мой отец паступил в армию Андерса и умер в больнице в Узбекистане, о судьбе Чаплицкого у меня нет сведении. Остальные офицеры, которые остались в Кременце были расстреляны НКВД до входа гитлеровских войск в июле 1941 года.Там кучи убитых заключённых немцы разрешили жителям увидеть на площади тюрьмы. Вкратце после этого, до начала учебного года ,, освободители ,, расстреляли многих профессоров Кременецкого лицея, а вблизи лицея организовали гетто, куда попали наши школьные друзья, и им не было суждено дождаться конца войны. Депортация арестованных мужчин с семьями была для них более выгоднее чем попасть в лагерь под строжайшим надзором. Быть может мой отец и его друзья пользовались хорошей репутацией среди украинцев ? Ведь их общественная деятельность служила не только полякам, но и украинцам и это заметили новые власти. У моего отца были хорошие общения с украинским населением в деревнях, в которых жили люди работающие в нашем хозяйстве. Я часто путешествовала с отцом по украинским деревням и везде чувствовала себя отлично, независимо от того, каким цветом был украшен их дом и какие картины святых висели в их домах. У отца всегда нашлось время для людей из деревень, когда они приходили к нему за советом по разным делам. Их трудные проблемы отец ездил решать в местных учреждениях и в Варшаве, где у него были обширные связи. Ведь тогда было время правительства полковников, то есть его давних военных друзей. В Варшаву он ездил одет в крестьянскую шубу, шапку и в сапогах с голенищами. Его элегантно одетые друзья ходили с ним так одетым в рестораны и кафе, вероятно для скандала. Некоторые друзья отца из легионов приезжали к нам на Волынь, но не те из министерств. Они не выставляли себя на показ, что живут в тесной дружбе с опозиционистом. Но благодаря им многие житейские дела местных жителей ему удавалось устроить с пользой для всех. Мне известно, что кркстьяне окрестных деревень хотели официально выступить с прошением, чтобы освободить отца из тюрьмы. Но не согласился на это один высокопоставленный служащий местного совета, которого в своё время отец уволил с работы за воровство. О доброжелательном отношении к нам свидетельствует найденный мною документ, не знаю какого уровня власти, который потверждает, что мама отдала им револвер. После 17-го сентября 1939 года было такое объявление, требующее сдать всякое оружье, и что нам угрожает в случае отказа. И когда пришли к нам с таким требованием, мама сказала, что оружья дома нет. И это было правда, потому что я с другом закопала револьвер в саду. Они сказали : Так мы поищем. Взяли вилы и копали в саду, и нашли. Однако справку маме выдали, что револьвер сдала и никаких последствии не было. До начала немецко- советской войны в наших окрестностях никакого насилья и самосудов не было. Украинцы заняли наш дом, нам оставили одну квартиру и уговаривали маму, чтобы из Кременца вернулась в деревню, потому что в городе магазины были пусты и не было работы. Заведующий хозяйством, Мелентов, привозил нам в город продукты и не помню, чтобы мы в это время голодали.
После двух дней стоянки на станции в Кременце мы поехали в неизвестное. Однако наше беспокойство уменшилось, потому что с нами ехал отец. В начале марта мы прибыли в Котлас.Там ожидали на нас одноконные сани, и у каждых десятых саней был кучер. Мама одетая в шубу и сапоги отца села на козёл и повозила лошадью. Я сидела с отцом под верхом экипажа. Помню своё беспокойство когда каравана въехала на реку, Вычегду, приток Северной Двины, единственную дорогу в тайге зимой. Только весной, когда двинулись льды, я увидела как безопасна была эта езда. По пути мы задерживались в домах жителей колхозов, расположенных на берегу реки. И вот мы прибыли в Запань Яренгу, в Ленском районе, Архангельской области. Запань Яренга была расположена у устья Вычегды в Двину. Здесь ширина Вычегды была свыше одного километра и была глубокая, по ней плавали пароходы. Тут с брёвен формировали плоты, которые буксиры отправляли дальше. Несколько семей поместили в Запань Яренге, в том числе и нашу. Другие семьи поехали дальше, в похожие местности. Здесь было несколько бараков построенных сосланными сюда белорусами в 30-ые годы. Мы узнали, что их оставили здесь в глуши на снегу. Те, которым удалось выжить, работали лесорубами и на сплаве. Школы здесь не было, этого никто не предвидел. Были помещения для администрации, лавочка, столовая и медпункт. Посёлок не был огорожен, но выходить за его пределы не позваляли, кроме выхода в группе на работу под надзором. Поместили нас в бараках с перегородками для семей. В них можно было поместить 2-3 железные койки. Бараки были построены с бровен, отверстия между ними уплотнили мхом. Они были идеальным инкубатором клопов и других насекомых. Не помагали банки с керосином уставленные под ногами кроватей, клопы падали на нас с потолка. Были и тараканы, крысы, а летом комары и мошка. Москитная сетка хранила только частично. К тому ещё белые ночи. В таких условиях после тяжёлой работы отдохнуть было трудно. Зимой мужчины работали на лесоповале, летом строили бараки. Отцу пригодилось столярное мастерство, дома он строил улья. Работа столяра была легче чем на лесоповале или сплаве. Женщины пилили брёвна на метровые куски и укладывали в кучи. Летом пилили брёвна на кусочки величиной коробки спичек, это было горючее для катеров. Для мамы эта работа сперва была тяжёлой, потому что не умела правильно держать пилу, и другие женщины не хотели с ней работать, боялись что не выполнят нормы и не хватит им даже на селёдку. Но со временем мама достигла совершенства и начальство выразило ей признательность:- Такая панюся от игры на фортепьяноно, а так выучила работу ! Перед нашим приездом местных жителей предупредили, что приедут польские паны, буржуи. Представляли нас так, как на карикатурах с большими животами. И было полное удивление жителей, когда они увидели, что мы умеем не только работать руками но и головой, и что от нас можно многому научиться. Школы здесь не было так дети бродили по посёлке, наводили порядок вокруг бараков, а иногда готовили дрова для топки в печах и таким образом приспособлялись к тому, что их ожидает в будущем. Я как на свой возраст 13-ти лет, была слишком высокая 165 сантиметров. но с недовесом. И меня направили на работу в кухне и столовой, а там я вовсе не пополнела, а работа была тяжёлая. Надо было носить вёдрами воду с реки, колодца там не было, мыть не только посуду но и котлы, так глубокие, что мне только голову из них было видно. Надо было рубить дрова для топки под котлами, раскалывать брёвна толщиной несколько сантиметров. И когда у меня на руке появилась язва, в кухню направили мою маму. После одного дня она сказала, что не будет там работать, и вернулась на лесоповал. В кухне работа была на три смены, особенно летом, когда на сплаве работали на три смены, и мы с трудом могли приготовить еду для такого скопища людей. Зимой было легче, потому что были только местные жители. Не могла я в этой столовой хорошо поесть, не только из-за недостатка времени, хотя работающие там белорусские кухарки старались воткнуть мне кое-что с еды. Но черви шевелящиеся в бочках с треской ( не солёной и не мороженой ) и смрад отталкивали меня от еды. Тогда я думала, что никогда в жизни не коснусь трески, а теперь люблю её, отвращение миновало. Самой безопасной едой была овсянка с шелухой. Хлеб ,, кирпичный,, который у нас, в Польше, весил пол килограма, там весил 3 кг. Это была, правду говоря, мокрая, кислая глина. Его и так называли кирпичный. Трудно было понять как можно было так испортить муку. До начала войны с немцами можно было купить в лавочке белый хлеб, он был более похож на булку, но был очень дорогой. Не на наш карман. Нормы были высокие, иногда трудные в исполнении, а там действовал закон ; - Кто не работает, тот не кушает ! Жалкую пищу в столовой и убожество лавочки дополнял лес. В нём очень скоро можно было собрать полное ведро ягод- черники или брусники. Росла там земляника, малины, красная и чёрная смородина, а на подмокших местах морошка и клюква. В лесу было множество грибов, хотя их съедобность мы достаточно не знали, но никто не отравился. Всё это в краткое вегетационное время успело вырасти и созреть. Думаю, что это происходило благодаря белым ночам. Сахара для консервации этих деликатных фруктов не было. Надо было их есть немедленно. Только брусника и клюква залитые водой и заморожены в бочках можно было есть до конца месяца мая. Река доставляла нам свежую рыбу, если были приборы для ловли. В так примитивных условиях далёкого севера мы не болели цынгой. Но многие болели малярией, которую лечили Акрихинум. В Яренге мы не знали голода такого, какой наступил во время войны. Если после еды в столовой захотелось кому-то поласкать нёбо, то надо было рискнуть войти в лес, за посёлковый клозет и с душой в пятки,( ибо можно было встретить медьведя) и пойти в колхоз Пустош, отдалённый несколько километров от посёлка. Мне пригодилось знание украинского языка, я его учила в Катербурге, а зная кирилицу, я могла читать в то время местные газеты и усваивать русские слова. В колхозе Пустош я подружилась со старыми супругами, хотя молодёжь смотрела на это знакомство искоса, но никто не доносил коменданту о моих походах. Эти контакты были полезны для обеих сторон, мы менялись опытом. Мы получали до начала войны с немцами с Волыни семена овощей, которых не знали на севере, и мы пробовали их там выращивать, а потом употреблять в кухне, мы научили жителей строить теплицы, выращивать рассаду и незнакомые там раньше овощи. Я тоже могла многому интересному научиться от них. Например, я не знала леса, так Анна Павлона учила меня собирать съедебные грибы и я собирала полные корзины правдивых грибов. Не знала большой воды на Вычегде, так Василии Иванович учил меня плести сети, показывал как ловить рыбу. Из льняных ниток, полученных за какую-то одежду, я собственноручно сделала большую сеть для ловли рыб, также большой сак, так называемую ловушку с крыльями, длиной на несколько метров. Но мы не успели исспользовать её для ловли рыб в Вычегде, потому что была амнистия. Сеть и сак мы подарили Василию Ивановичу, который научил меня искусства плести сеть. Остатки ниток мы взяли с сдбой на юг. Деревня Пустош находилась у старого русла Вычегды, очень широкой и глубокой реки, с прозрачной водой, видно было дно реки. Настоящее чудо среди прекрасных лесов. Я познакомилась там с многими, северными деликатесами, изготовленными в хлебных печах. Кухонь в нашем понятии там не было. Запеканное молоко после испарения становилось кондесированным молоком- сливками. Рыбы, грибы, картошку без жира тоже готовили в печке. Популярная там уха была вкуснее после добавки сельдера и петрушки с Волыни. Картошка росла там на мокрой, глинистой земле большая, но воднистая, не так вкусная как наша. Но если к ней добавилось вкусовых овощей была вкуснее. Всё это готовили в посуде с глины, других там невозможно было добыть. Для переношения жидкостей там употребляли так называемые свёклы, изготовленные с берёзовой коры с деревянным дном. В такой посуде, как в бутылке, можно было подогреть жидкость на костре в соответсвующем расстоянии от огня. И ещё несколько слов о русских деревнях и россиянах. Жилые дома там строили многофункциональные. В них была часть жилищная и помещения для поголовья животных. Из квартиры в белых носках можно было пройти в уборную, на другом конце дома, над помещением для животных, не загрязняя носков. Деревянный, с жёлтыми досками пол, был вымыт щёлочью с пепела. А снаружи некоторые деревянные дома были настоящим искусством столярного мастерства и резьбы в дереве. Трудные условья жизни не убивали в людях ощущения красоты. А теперь о россиянах на счёт которых господствовал у нас стереотип грязнули. Могу сказать, что когда в 1939 году русские войска вошли в Польшу, их внешним видом мы не восхищались. Карьерой пользовалась их поговорка о поляках : - Какая культура, даже вошебойки у них нет !
Жизнь в деревне меня привлекала и если бы не вспыхнула немецко-руксская война, и не были навязаны отношения с Лондонским правительством, с чем был связан наш выезд на юг, наша семья старалась бы получить разрешение жить в деревне- колхозе. Я уже наметила дом, в котором мы сняли бы квартиру. Я надеялась, что даже без школьного образования с помощью родителей, я могла бы быть полезной для жителей. Конечно покинуть спецпосёлок граничилось с чудом, но чудеса тоже бывали. Вот пример. Административных работников исполняющих роль надзирателей над хозяйством в посёлке было мало. Непосредственный надзор над ссыльными исполнял комендант в мундире, Вася Попов- сопляк. Всегда орущий и хватающий за кабуру пистолета. Нам это наскучило. И мы написали на него жалобу. И это подействовало ! Нам прислали старшего мужчину, одетого в русскую рубашку, оружья не было видно, который вёл себя спокойно. Но у меня была и с ним ссора. Я заболела, у меня была повышенная температура и боль позвоночника. Фельдшерица сказала, что это воспаление почек, но спраки не дала, потому что эта болезнь была невидимой. Другое дело менструация, тогда можно было получить спрвку на три дня. На собственную ответственность я не пошла на работу. Возвращаясь в посёлок надо было пройти возле комендантуры, а там ожидал на меня комендант. - Телига, ты почему не работаешь?- Я больна. -А спрвка у тебя есть ?- Нет, фельдшерица сказала, что это воспаление почек, но справки не дала.- Так судить тебя будем- закричал он. - О, это будет интнресно как судят 14-тилетнее больное дитя за то, что оно не не вышло на работу- всё это я сказала по польски и комендант понял. И на этом всё кончилось. Другое чудо касается Станислава Вненка, которого жена выехала из Кременца и хотела добраться к родным в Краков. Но это ей не удалось. В апреле 1940 года её выселили с детьми в Новосибирскую область. Когда это известие дошло до Станислава Вненка, он написал просьбу, чтобы соединить его с семьёй. И он получил разрешение. Дали ему ,, ангела сторожа ,, который довёз его к жене. И семье удалось выжить, выехать в Иран и после войны остаться в Лондоне на постоянное жительство. Быть может в обеих случаях помог прекрасный русский язык, которым отлично владел мой отец. Он писал эти просьбы. Трудно было услышать в СССР даже по радио язык Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Чехова. Служащие быть может читали эти просьбы как художественную литературу. Нельзя исключить, что наша просьба на разрешение жить и работать в деревне-колхозе и помагать колхозникам в сельском хозяйстве была бы решена положительно. Как я уже вспоминала жизнь в Яренге не была лёгкой. Слабое снабжение в пищу, скверная квартира в бараке, множество инсектов, тяжёлая работа в морозную зиму, без тёплой одежды ( только в бараках было тепло, дров было достаточно ), но утраты в людях были небольшие. В несчастном случае погиб Франтишек Рыдз, убила его плохо уставлена машина ), умер больной туберкулёзом лесник и старший пан на воспаление лёгких, в то время неулечимое и в Польше. В утраты следует зачислить и двое пожилых супруг, которых поместили в интернате. До момента нашего выезда на юг выжил и ребёнок, который родился в спецпосёлке. К сожалению я не писала хронику, а сегодня после 70-ти годах фамилии не все помню. В нашем спецпосёлке было только одно бездетное супружество, Ордонув. Кажется, что Ордон умер на юге, а его жена, украинка, кончила самоубийством, подозревая, что без мужа не вернётся в Польшу. Из соседнего поселения, Витосово на Волыни, были семьи : Рыдза, Хегера, Ковальского и несколько семей моих школьных друзей из Катербурга, Пончек из Сташицова ( теперь в Англии и Канаде, пани Ивановска с Тересой и Янушем, ( теперь в Англии ), семья Бетлеемских, пани Паскова с сыном Генкем, который погиб под Монте Кассино в Италии, семья Козяжув с окрестности Почаюв и лесничий из Почаёва- они вернулись в Польшу, семьи Куликовских, Ковальских, Врубель, Малиновска с дочерью, семья Козярских ( теперь в США ).С некоторыми друзьями я встретилась на Всемирном Съезде Общества Семей Осадников Кресув Всходних ( Восточных Окраин ). Более точный реестр сосланных находится в Обществе КАРТА в Варшаве, потому что оттуда историк Белинской земли получил информацию, что наша семья прибыла в посёлок Яренга 4 марта 1940 года, а 9 сентября была уволена.
В условиях жизни в спецпосёлке мы не ссорились, а более всего помагали себе. Мне никогда не пришла в голову мысль, чтобы жаловаться на кашель за стеной женщины с открытым туберкулёзом, и что можно от ней заразиться. Скорее всего я старалась помагать, заботиться, чтобы были дрова для топки в печах.Так рассуждали и мои ровесники. Однажды я услышала их разговор о девушке, которая находилась в трудной ситуации, она была вынуждена тяжело работать, потому что её родителей летом выслали корчевать лес далеко от посёлка. И вдруг я сообразила, что они с такой заботой говорят обо мне. Среди нас вероятно были ,, ухо и глаз ,, коменданта, но этот человек не причинял никому зла. Коротко говоря, эти условия не возбуждали в нас агрессии к нашим надзирателям. Наши отцы в прошлом были готовы отдать свою жизнь в борьбе за независимость Отчизны и серьёзно отнеслись к возванию маршала:- ,, Замените ружья на плуги ! Идут времена, которых лозунгом будет трудовое соревнование, как раньше было соревнование железа, соревнование крови ,, И наши родители старались повышать культуру сельского хозяйства на Кресах Всходних ( Восточных Окраинах ), а теперь в спокойствии собирали этого плоды.
Амнистия и выезд на юг.
Однажды летом 1941 года из посёлковых репродукторов мы услышали польский язык. Мы оставили работу и слушали речи генерала Мариана Янушайтиса. Для нашей семьи это была особенная радость, что он живёт. Генерал был нашим личным знакомым, осадником в Кременецком районе. Он часто бывал в нашем доме с женой и сыновьями. Последний раз мы видели его в сентябре 1939 года в Кременце. Оттуда он поехал защищать Львов. Перед отъездом почистил маме ,, вальтерка ,, и снабжил в патроны. У него был такой же револьвер. До этого времени мы не знали, что с ним случилось, живёт ли. Теперь он говорил о соглашении Лондонского правительства с правительством СССР, о формировании польской армии на территории России, совместной борьбе славянских народов с гитлеровскими немцами и германским напором на восток. В нас вступила надежда на быструю отмену нашей судьбы и славянское единство. Вкратце после этого выступления власти начали выдавать нам документы и малыми группами отправлять пароходами в Котлас, где составляли транспорт товарных вагонов ( теперь уже не запертых на засов ) и отправляли на юг в районы формирования польской армии. Делали это не спеша, вероятно заботились о том, чтобы до конца сезона сплава древесины задержать побольше рабочей силы. Первым группам удалось добраться в район Бузулука, где находился штаб генерала Андерса и несколько семей из нашего спецпосёлка выехало потом с армией в Иран. ( Ивановских, Пончек, Козярских), а потом распространились по всей Великобританской империи. Наша семья выехала предпоследней, была задержана до момента замерзания реки. Мы плыли последним пароходом в Котлас перед закрытием судоходства. В то время доуральские районы России были полностью заполнены ссыльными с северных областей страны, а прежде всего беженцами прифронтовых районов. Наш транспорт отправили на юг в азиятскую часть СССР. Некоторые одинокие мужчины покинули транспорт и самостоятельно отправлялись в Бузулук. Многодневное путешествие на юг было расчитано на улучшение нашей жизни после морозного севера. Однако это поглотило больше жертв, чем февральская депортация. Уже после двух, трёх недель во время стоянок хоронили возле железной дороги изнуренных болезнью старших людей, которые во время этой езды умерли. Транспорт двигался медленно, потому что поезда с ранеными с фронта и солдатами на фронт отправляли в первую очередь. Наконец, в конце ноября мы прибыли в Узбекистан, в Ферганскую Долину. Она нам показалась как великий огород полон овощей и фруктов, разных сортов винограда, каких мы никогда в жизни не видели. В этом райском уголке начались для нас события чреватые последствиями. Оказалось, что Узбекистан тоже заполнен беженцами. Нас многократно выгружали и снова погружали в другие вагоны. Мы кочевали вблизи мечетов Самарканды, ночевали в дворцах Бухары, которые в то время были домами культуры. Мы не знали ни часа, ни дня отъезда поезда. Каждое отдаление на сторону за нуждой могло окончиться разлукой с семьёй, ибо не всегда удалось догонить транспорт на следующей станции. Так осталась группа мужчин из нашего первого состава формированного в Котласе, в их чиле былл мой отец. Окончательно не нашли для нас места в Узбекистане. Составили новый эшелон, смесь ссыльныхс разных спецпосёлков и лагерей и разных депортации и вернули нас в Казахстан. Часть доставили в город Ачисай, горную местность в горах Каратау. Там несколько дней мы кочевали под небом и ожидали на верблюды, на которых должны добраться в колхозы расположенные за этими горами. Здесь бесценными оказались для нас перины, потому что в Ачисае шёл снег. Местные жители, украинские ,, кулаки ,, сосланные сюда в 30- ые годы, приглашали нас в свои дома, чтобы мы огрелись и кое- что тёплого съели. Через несколько дней меня и больную маму, окутанную в килим, посадили на верблюда и со скромным имуществом мы отправились на восток, в степь расположенный за голыми горами. За хребтом гор Каратау каравана направилась на север к городу Сузак (раньше районного города, разрушенного во время пацификации в 30-ые годы ) В каждом колхозе на пути оставляли по две, три семьи. Местные жители выходили нам на встречу с напитками и лепёшками и дарили нам их. Лепёшки были там хлебом. Женщины с сочувствием смотрели на нас и качали головами. К месту назначения, филиала колхоза Козмолдак, мы прибыли ночью. Нам помогли сойти с верблюдов и мгновенно наши вещи исчезли. Монгольские лица выглядели грозно. Мы чувствовали страх, который быстро покинул нас, когда ввели нас в избушку. Наши вещи стояли там в углу. На полу разостлано наш килим, в другом углу, в котле, на печке, кипела вода на чай, а возле печи лежал кизяк. Рядом нас стояла куча лепёшек- запас еды на много дней. Наши хозяева помогли нам развязать тюки с постелью и ушли, разрешая нам в спокойствии отдохнуть после продолжительного и экзотического для нас путешествия. Однако долго мы не отдыхали. Появились группы людей, сперва из этого колхоза и стояли у дверей и смотрели на нас так, как целыми часами смотрят в зоологическом саду на животных. Брали в руки наш будильник и вслушивались в его тикание. Когда укусила их вошь ловко протягивали руку под одежду, ловили её и грызли зубами, а потом выплёвывали на глиняный пол. Мы не могли им объяснить, что это нам не нравится, потому что они не знали русского языка, а мы тоже не очнь хорошо. И мы выводили виновника за дверь. Они поняли почему мы так поступили. Потом, когда приходили казахи из других посёлков с вшами мы их тоже отправляли за дверь. Что касается вшей я могу сказать, что нам посчастливилось. Вагоны, в которых нас везли из Узбекистана, не были вшивые, мы не болели тифом и не привезли тифа в колхоз. В других районах Казахстана тифом болело много семей, тысячи людей умерло. И зима 1941- 1942 года была мягкая, иначе трудно было бы нам выжить. Окон в ибушке не было, а дверь была из хвороста. Дров там не было. Топили в печке джусаном. Все жители берегли его старательно, чтобы можно было приготовить горячую пищу. Горные хребты отделяли нас от других селении и трудно было оттуда вывезти госпоставки, так и голода страшного не было, как в других районах. Одну простыню можно было поменять на пуд пшеницы. Смолотая на ручном жернове пшеница давала муку на блины и кашу. Иногда нам удавалось добыть немножко козьего молока и прибавить к супу. Для всех недоставало соли, а почва была засолена. Когда все члены колхоза нас уже осмотрели, мы начали знакомиься с окрестностью. Наш маленький посёлок это было длинное селение, которое тянулось вдоль узенького ручейка, плывущего с гор, который зимой замерзал только вблизи берега. Из него можно было брать воду для еды и мытья. Потом мы заметили, что в этой воде были небольшие, жирные рыбы, к которым туземцы относились с презрением. У них в цене были только бараны. Ловить эти рыбы у берега руками было опасно, потому что можно было попасть и на змею. Из ниток, которые я привезла с севера я сделала сак, к нему я привязыва ветвь и таким способом мне удавалось в ручье ловить испуганные рыбы. Но раньше надо было их убить, чтобы варить или жарить. Змеи, скорпионы, которые вползали в наши избушки и рыбы это были единственные животные, которые мне приходилось убивать. А когда мы вернулись в Польшу, на Рожджество я не покупала живого карпа, а предпочитала филе. Мухи я проганяю, а вот комары убиваю, потому что они нахально возвращаются. В посёлке кроме мамы и меня был ещё пан Мечислав Михневски, учитель с Лиды, уволенный из лагеря. Его жена, Юзефа и сын Пшемек остались в Белорусии. Мы взаимно себе помагали. Вкратце он поступил в армию Андерса. Из Гузара мы получили от него письмо. Не знаю выжил ли он, потому что в Узбекистане наши солдаты болели брюшным тифом и дзентерией и многие там умерли. Из Козмолдака мы написали письмо нашему знакомому, полковнику Дзевицкому и от него узнали, что наш отец находится в больнице в Коканде. Мы послали отцу почтовую карточку. Она вернулась с известием, что адресата не нашли. Мы написали в больницу и получили ответ: Стефан Телига умер 15 февраля от сепсиса. Открытка попала в мои руки. К сожалению в тайне я этого известия не сохранила, и после некоторого времени показала маме. И вот мама мгновенно заболела. Состояние её здоровия было плохое. Она тратила временами сознание. Думаю, что это было воспалени нервной системы. Тем временем казахи с юртами и стадами выбыли в степь. В колхозе осталась мама и я. Что делать ? Оставалась только молитва. Под звёздным небом Казахстана я заключила тогда с Богом договор, что если позволит мне довезти маму живой на Родину, то меня может наказать более, потому что я сильна и всё выдержу. И действитель но, я не только привезла маму, но она несмотря на многие болезни дожила возраста 96 лет. А меня Бог наказывает за зазнайство с добавкой. Но договор есть договор, жаловаться не буду, сама этого хотела.
И вот мамы здоровье мгновенно поправилось и она встала на ноги. Рассказывала мне, что ей снилась наша усадьба на Волыни, и что она лежит в кровати вблизи пасеки, подходит к ней муж и говорит : Зося, ты уже не будешь болеть, будешь здорова.- Она попробовала подняться с кровати и это ей удалось. Была однако очень слабая, но сразу подумала как начать снова дейсвовать как прежде. После нескольких дней мы посетили базу нашего колхоза. Были там три польские семьи. Пани Новаковска с тёщей и свояченицей, пани Пуделко с ребёнком, пани Михальчевска, жена полицейского с дочерью, моей ровесницей и кажется какой-то мужчина. Кроме них были и взволнованные казахи, потому что кто-то убил кабана и его варили в котле, в котором казахи готовили свою пищу. Словом бесчестили котёл. Дело было серьёзное, могло дойти до самосуда. Но полякам удалось с помощью учителя, который знал русский язык, объяснить казахам, что наша религия позваляет есть свинину. Котёл надо вымыть, выжечь и всё будет в порядке. Тогда ислам был довольно мягкий, и можно было свободно о религии вести беседу. В расстоянии пяти километров от нашего аула находилось здание сельсовета Сусган, а в его здании жило несколько семей польских и еврейских, а также медпункт с сосланным корейцем, Кимом. студентом мединститута. Активной деятельности он вести не мог, потому что снабжение медпункта было ничтожное. Стерелизацию он делал одекалоном, который я ему подарила. На венерические болезни не было лекарства. Местные колдуны на это помочь не могли. Чесотка была так же распространена как и венерические болезни. Я условилась с Кимом, чтобы скромное снабжение использовать с пользой для местных жителей. У него была сера. Мы нашли коломазь, добавили серы и зубного порошка и получилась мазь пртив чесотки. Лекарство подействовало, но его было мало. В медпункте было много протарголя и я исполняла роль врача. Бегала от одной юрты к другой и подавала детям капли в глаза, чтобы лечить воспаление. Из их опухших глаз вытекал гной. Лекарство частично им помагало. Только в Польше я узнала, что дети были заражены трипером. Бог сохранил меня, я не заболела этой болезнью и никакой другой. Мыла там никто не видел, а это сомое лучшее средство для дезинфекции. Меня там ценили, любили и уважали, хотя я была пятнадцатилетней девушкой и общаться мне с казахами иногда было трудно. Многие дела мы решали пользуясь языком жестов. Казахским детям, которые приходили ко мне, я показывала черные сопли под носом, плывущие на бороду и говорила : джаман, что значит скверно. Это помагало. На следующий раз они осматривали себя взаимно, вытирали сопли и мылись в ручью. Если этим людям не причинялось свинства, можно было жить безопасно среди них. Нам никогда не пропала никакая вещь, хотя большим интересом пльзовался будильник. Я никогда не боялась остаться одна в пустом посёлке, когда моя мама решила отправиться в Сузак, отдалённый 30 километров. Я боялась только по поводу её здоровья. Как она сумеет после тяжёлой болезни одолеть такое расстояние одна в такую жару. И действительно, она последними силами едва дотащилась к цели. Там о ней позаботились польские семьи. Была там знакомая нам семья Лисовских. Им неплохо жилось в Сузаке. Жило там несколько узбекских семейств, которые выращивали овощи и фрукты, у них можно было и заработать, купить, а иногда и украсть. Там маму поставили на ноги так, что она могла самостоятельно пойти в район Чулак- Курган. Там был представитель польского посольства в Куйбышеве пани Сливиньска. Пани Сливиньска попросила маму, чтобы она отвезла транспорт польских детей, сирот, в Туркестан. Мама согласилась, Везла детей старой, машиной через горы и привезла в польский детдом, который был организован польским посольством в Куйбышеве. В Сузаке узнала, что можно там устроиться и решила идти обратно. Никаких сведении от ней я не получала. После недели я у же боялась, жива ли она ? Ежедневно я выходила на крышу мазанки и смотрела в ту сторону, куда она ушла. И вот однажды я дождалась, увидела её вдали. И вот началась подготовка к тому, чтобы покинуть этот экзотический уголок Казахстана. Когда об этом вспомиаю перед моими глазами всегда появляются чёрные горы, с которых весной дул так сильный ветер, что трудно было выстоять на ногах. Степь весной покрывалась мгновенно и на коротко растениями, ковром красных тюльпанов с большими чарами на коротеньких стебелях. На более влажных местах, вдоль ручейка росли, фиолетовые гияцынты. Все растения спешили выдать семена перед наступающей жарой, заменяющей степь в рыжий, колючий океан, в котором перемещались ужи и ящерицы цветом похожие на песок. Надо было внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить на ужа. Это нам удалось. Никогда не забуду этих простых и хороших людей, которые жили очень дружно. Хотя иногда был слышен громкий голос ссоры и вдруг громкий смех. Они очень громко оплакивали смоих умерших, которых хоронили на кладбище вблизи гор, в могилах, на которые укладывали кучи камней, чтобы к телам умерших не добрались дикие звери. Всё чаще оплакивали молодых мальчиков, которые погибли на фронте. Мы плакали вместе с семьями, которые не имели никакого понятия о аде совремнной войны. Как испуганы должны быть эти мальчики, когда их без подготовки посылали на первую линию фронта, они могли умереть от самого страха. Пребывая среди этих людей я пришла к выводу, что человек не рождается злым, но что его искажает цивилизация, которой негативные элементы усваиваются быстрее чем позитивные.
Перед выездом из Козмолдака я решила ещё раз посетить земляков в Сузаке, но не пешком в этой страшной жаре, а воспользовалась оказией и поехала с группой из нашего колхоза. В обратном пути я видела фата-моргану на восток от нашего пути. Оттуда шёл жар, как с открытой печки. Это путешествие имело плохие наследства для меня. У меня появилась язва в очень невыгодном месте и это было причиной позднейшего выезда, который наступил лишь осенью. Наконец мы упаковали свои скудные вещи и взяли запас муки, наняли верблюда, за которго заплатили какой-то одеждой. Когда мы прибыли в аул, где жили ещё наши люди, хозяин верблюда отказался от дальнейшего пути. Мы наняли другого, но он не был настолько сильный чтобы везти нас, нёс только наш багаж. Мы шли рядом пешком. Мы вошли в горы. Шёл снег, приближался вечер, температура снижалась. Мокрые штаны на измученных ногах замерзали. Каждый шаг причинял мне боль. Я оствалась позади. Мама после весенней болезни упорно двигалась вперёд и время от времени наблюдала иду ли я за ней. Сознание, что остаться на ночь в горах может иметь для нас трагические наследствия добавляло ей силы, а мне было стыдно, что молодая и здоровая не могу найти силу, чтобы двигаться дальше. Наконец мы прибыли в горную местность Ачисай, из которой, год тому назад, мы уехали. Украинка, которая нас приняла на жильё к счастью была на месте и приняла нас под свою кровлю. Несколько дней я не знала, что сделать с моими ногами. Мыщцы так ужасно болели, что я не знала, что делать, лежать, сидеть на стуле или лежать на полу. Никогда больше потом я не чувствовала такой боли. Но это не был конец наших мучении в Ачисае. После нескольких дней мама решила поехать на поезде в Туркестан, чтобы найти там квартиру. Я должна была ожидать её. Вкратце после её выхода на станцию, прибежала хозяйка с вестью, что в шахте вспыхнул пожар, что огонь приближается к магазину взрывчатых материалов, и если туда дойдёт вся местность взорвётся. Объявлено эвакуацию жителей. Хозяйка работала, не могла покинуть поста. Я не одеваясь более тепло взяла её детей и мы покинули местность на произвол судьбы. Мы поехали в Туркестан, надеясь найти там маму. Пожар в шахте удалось угасить и наш поезд вернули обратно. Войдя в избу я увидела свою маму. Оказалось, что ожидая на станции на свой поезд заметила огромное беспокойство в местности. Потом всё успокоилось, не было поезда и железнодорожников и она вернулась домой, не зная что ей угрожает. И так второй раз я могла остаться сиротой с детьми хозяйки.
Туркестан- город на шёлковом пути.
Мы нашли жильё в каменном доме стоящем на взгорье среди полей и лепянок. Жильё состояло с передней и большого зала, в котором уже было несколько человек : семья Бортников- три человека, Хеля Керплёва с Павлом Нериком и Бригидой, пан Томашевски, пани Мокшицка. Мы с мамой заняли место в углу. И опять наша постель оказалась бесценной. Не менее ценной была и мука, которую мы привезли с колхоза и которая служила не только нам обеим. Вкратце мама стала управляющим Детдома для польских детей- сирот, который был организован Польским Посольством в Куйбышеве. И мы получили маленькую избу в этом доме. Там прожили зиму 1942-1943 г. Примитивных условии жизни в этом, будто городе, трудно описать. В Архангельской области хотя дров и снега было много, который можно было топить на печке и умыться, а здесь нечем было топить и греть воду для мытья. Но и эта маленькая стабилизация кончилась для нас сразу после срыва отношении между СССР и Лондонским правительством. Арестовано доверенное лицо Лондоского правительства Ф. Яноху. Который не выехал с армией Андерса и был осуждён за шпионаж. Лагерь он выжил и после многих лет прибыл на Родину. Остальным польским гражданам предложили принять советское гражданство или лагерь. Моя мама не решилась покинуть меня, хотя мне уже исполнилось 16 лет. Так же поступили и другие воспитательницы Польского детдома, в том числе и шестнадцатилетняя Ядвига Бортник. До войны она успела окончить гимназию и была хорошо подготовлена к работе с молодёжью. Она до сих пор поддерживает связь со своими воспитанниками. Их судьбы она описала в своих воспоминаниях изданных в 2008 году Кружком Союза Сибиряков в Быстшице Клодзкой. И в то время Польский детдом перешёл во владение местных советских властей. Мою маму уволили с работы, её место заняла россиянка. Мы наняли квартиру у семьи бухарских, евреев, на улице Ленина № 36. Их фамилья Файзаков, родители были на фронте. Мама заболела малярией, ей дали инвалидский паёк хлеба с пшеничной муки. Который был так вкусный, что можно было съесть сразу всё. Кроме хлеба мы готовили суп с лебедки, которая росла там на засоленных полях. Здесь не было колхозной кухни, варить надо было на двух кирпичах на дворе, а топили мы джусаном. Суп был вкуснее если к нему прибавилось немножко зерна пшеницы, но это нам редко удавалось. С наступлением весенних работ я выехала с детьми детдома на работу в совхоз Кушата, расположенный в оазисе над ручейком у подножья гор Каратау, за которыми были местности Сузак и Козмолдак. Квартиры нам дали в отделённом Бургем, где было несколько мазанок и большой зал, в котором мы спали вповалку на соломе. Здесь не было ни деревьев ни ручейков, вода для наводнения полей плыла каналом, а мы копали канавы для ей распространения. Нам дали для этой работы китмены, это род мотыги похожий на тарелку. Ежедневно их надо было трамбовать в кузнице. С нами работал подчинённый моего отца пан Казимиров, и мы все слушали его рассказов какой мой отец хороший солдат и командир. К сожалению эту работу он бросил и поступил в армию Тадеуша Костюшко, раньше в эту армию поступил его сын. Копание канав это была самая тяжёлая работа. Все другие были легче. Пшеницу мы жали серпами, хотя стояли в совхозе комбайны, но не работали видно из-за недостатка горючего. Серпы были короткие, короче польских, и очень скоро тупились. Ноги нам ранила степная роза, но наши девушки не обращали на это внимания и все перевыполняли норму. Я была высокая и для меня работать согнутым едва удавалось выполнить норму. Кроме жатвы мы собирали каучуконосные семена. Наша польская бригада понравилась начальству совхоза была известна в прессе Казахстана не только оттого, что перевыполняла нормы но и за организацию труда и жизни бригады. Мы не пользовались совхозной столовой, она была слишком далеко и мы не хотели, чтобы скудный наш паёк был ворован. Мы брали продукты и сами готовили себе пищу с добавкой продуктов оставленных армией генерала Андерса. Мне раз пришлось везти волами мешок фасоли весом 50 кг, который я несла на спине в магазин 200 метров. Мы в нашей бригаде работу поделили. Мальчики носили воду и джусан, иногда им удалось поймать и принести черепаху и подготовить её для еды. Девушки по очереди занимались кухней и тогда кухарка не шла в поле на работу. Один раз мы пригласили на обед начальство совхоза. Подано суп с крупой сваренный на черепахе с добавкой фасоли и лебеды. Начальству суп понравился, похвалили нас. Удивлялись нашими способностями и трудолюбием, хотя наш заработок шёл на содержание детдома. Думаю, что нашим поведением мы дали пример хорошего климата для нашего детдома и поляков. Потом, когда была организована польская школа, во время каникул в совхоз Кушаты ехали на работу только старшие дети, а малыши играли в тени над ручейком. Бывало, что мы и проказничали и тогда воспитатели успокаивали нас. Обыкновенно избыток сил мы реализовали во время работы в поле. При очистке каучуконосных растении, каждый старший побыстрей делал свой участок, потом помагал младшим кончить их работу. Никто не жаловался на усталость, оставаться дома не хотел, когда другие будут работать. Мне однажды приключилась усталость и подруги советовали мне остаться,, дома ,,. Если это не помагало они приводили агронома и он велел мне уйти. И я вынуждена была выполнить его приказ. А потом это уже стало правилом для всех усталых и больных. Наши взаимные отношения там и тяжёлая работа не была для нас тяжестью. Почти все воспитанники нашего детдома покончили в Польше средние и высшие школы, даже те, с которыми были разные проблемы.То, что мы прожили на ссылке, наш труд и наша солидарность пригодились нам в будущей жизни. Я не потеряла охоты выбрать ещё в детстве професию агронома несмотря на её тяжесть.
И вот в это время приехала в Туркестан инструктор Главного Управления Союза Польских Патриотов и уговаривала поляков организоваться. На собрании многотысячной туркестанской Полонии мою маму избрали председателем Межрайонного Управления Союза Польских Патриотов в Туркестане и начался новый период в нашей жизни. Изменились отношения властей и местных жителей к полякам. После выхода польской армии в Иран в трудное время войны советские власти приняли это как измену. Были случаи, что в нас жители бросали камнями. Решение о организации армии имени Тадеуша Костюшко радикально отменило отношение к полякам властей и местных жителей. Союз Польских Патриотов соединил тоже польских граждан независимо от их политических взглядов, национальностей и образования. Случались конечно и мелкие конфликты, но они не влияли на психику. В атмосфере самоотверженной общественной работы, не известного теперешним деятелям энтузиазма, деятельность СПП проходила без тяжёлых последствии. Ничто не могло затмить оптимизма, который несмотря на голод, удаления от родных мест, где быть может не было уже наших домов, оптимизм мог бы показаться необоснованным. Я вспоминаю солидарность тех времён, когда люди делились последним куском хлеба, когда всем было тяжело, все хотели этот трудный период прожить, но не на счёт другого. Я видела тогда много человеческой доброжелательности, и как то трудно мне поверить в распространёное суждение, что нищета заменякт человека в грубого дикаря. По моим наблюдениям богатство заменяет человека в бесчувственный камень.
Члены Управления СПП и актив пешком шли в отдалённые местности, где жили поляки, списывали их имена и фамилии, забирали сирот в детдом, больных стариков в интернат, детей в школьном возрасте в польскую школу с общежитьем и столовой. Удивительные это были школы, в которых кроме детей после начальной школы, были дети в возрасте 10 лет и никакой школы ещё не видели. Потому, что не во всех спецпосёлках были школы. В северном Казахстане дети могли ходить в русские школы, их отцы прбывали в лагерях, а утомлённые работой матери не имели возможности учить их. Конечно в новооткрытых польских школах уровень учителей был разный. Образованные поляки были, но без педагогической подготовки. Желание работать в пользу соотечественников эти недостатки преодолевало. Наши дети вернулись на Родину хорошо подготовлены к дальнейшей учёбе в нормальной польской школе. Я туркестанский период использовала для повторения знании по математике из начальной польской школы, а по математике мои знания были выше первого класса гимназии. Я приготовилась добывать знание как самоучка. И это позволило мне быть на первом вступительном году вуза стать отличником. Союз Польских Патриотов организовал там для взрослых курсы по разным профессиям, благодаря этому они могли на Родине сразу взяться за работу в своей профессии. Но в мою трудолюбивую жизнь грянула беда согласно пословице- чо миновало ещё не пропало. Я заболела дизентерией летом 1944 году. Лечили глауберской солью лошадиными порциями. Доктор Траубе из Львова решила спасти меня. За собственные деньги на базаре купила сульфидын и условно выписала из больницы. Велела соблюдать диету и хорошоую пищу есть. После некоторого времени я решила кое-что съесть. Я сварила немножко пшеницы, но она была недоваренная и болезнь вернулась. Мне было стыдно идти обратно в больницу и я решила поддаться судьбе. Но на мою беду заболела и моя мама. У нас была температура и понос. Обе мы бегали на двор в ,, солдатский клозет,, , которго никто не дезифинцировал. Мы были готовы проститься с этим миром. Но перед смертью хотели ещё порядочно поесть. Уже не помню кто из нас купил кусок бараньего мяса. С большим усилием мы мясо сварили, но не совсем, съели недоваренное и легли спать. Нам казалось что навсегда. Но когда проснулись то обнаружили, что в кале нет крови. Видно жир заклеил раны. Наше здоровье медленно поправлялось. Видно суждено нам было ещё немножко пожить и работать. Я не знаю откуда у мамы было столько сил после малярии и дизентерии. Её трудолюбие соотечественники доценили. На каждое объявление о собраниях приходило множество людей и каждое оканчивалось пением второго гимна поляков, Роты, хотя по лицах было видно, что большинство прибывших это были евреи. Часто мне задавали вопросы на еврейском языке. Я отвечала- Не понимаю. - Так вы не из наших?- спрашивали. Нет, не из ваших. - А мама? Такой прядочный человек тоже не еврейка ? ! Им это было непонятно. Найти общий язык с этими людьми нам было легко, потому что в довоенное время у нас в школе было много евреев. Их родители занимались ремеслом и торговлей. Их дети хорошо учились и были серьёзнее чем их ровесники поляки и украинцы. Я бывала в их домах, наблюдала их обычаи и поэтому в туркестанской среде чувствовалась хорошо. Мама ездила в разные местности, а я дежурила в её бюро и стерегла собранные документы. Бюрокрации в то время было мало и у меня было время чтобы мечтать. Одному из мечтании я дала заглавие ,, Мечты, которые должны исполниться ,, Формой они напоминали ,, Путешествие из Петербурга в Москву ,, Радищева.
На съезде Союза Польских Патриотов в Алма-Ате высоко оценили работу мамы и предложили ей навести прядок Чимкентском отделении СПП, в котором было 19 районов. И почти 20 тысяч поляков. И мама поехала туда в 1945 году, а я осталась в Туркестане в интернате до конца учебного года. Во время каникул я поехала к маме. В Чимкенте мама с сотрудниками помагала полякам получить документ, свидетельствующий что они граждане Польши. Одновременно шла подготовка к репатриации поляков на Родину. В то время я посетила польский детдом в Саераме. Он находился в прядочном здании окружён садами. Заведующим этого детдома был мой знакомый с Туркестана. Он не пользовался там авторитетом и представлялся как бывший узник Березы Картуской. Воспитателями были жёны польских офицеров, но они не хотели работать в этом детдоме. Заместителем мамы был Ян Цыгерфарб, настоящий узник Березы Картуской, Он пристыдил воспитательницы, упрекая их в том, что они хотят русификации польских детей. В результате Вайсбордт стал хорошим заведующим детдома, отлично организовал бытовые вопросы детей. Пани Поляньска и её подруги были прекрасными учительницами и воспитательницами. Мы несколько ночей провели в Саераме, местом ночлега был абрикосовый сад. Ранним утром мы услышали как дети поют польские религиозные песни. Оказалось, что можно было в стране где религия была запрещена, среди поляков решать и такие вопросы, хотя не все дети исповедовали одну религию. Чимкентский период продолжася для меня несколькo месяцев. Потом маму призвали в Москву и назначили заведующим Отделения Поисков Польских Семейств в Главном Управлении Союза Польских Патриотов. Мама поехала в Москву, только после того, как были готовы и потверждены все репатриационные документы на выезд в Польшу. Она не хотела ехать раньше, чтобы не беспокоить польских граждан о их будущем. Мы поехали в Москву осенью, когда все дела в Чимкетской области были решены. В пути мама заболела воспалением челюсти. Она нашлась в больнице, где ей дали пенициллин, а потом отправили на восстановление сил в Барвиху, дачу Ванды Василевской. Там лечили истощённый актив Союза Польских Патриотов. Я осталась в большом городе одна и работала в Отделении Общественной Помощи Московской области. Работа была общественная и в бумагах был бардак. Я стала наводить порядок и в бюро пробывала большинство времени. Я знала, что за каждой бумагой скрывается конкретный, живущий, человек. И это доценили клиенты. Если клиент не смог разрешить вопрос он приходил ко мне, а если я не смогла, то предъявляла это генеральному секретарю СПП Александру Юшкевичу, который в будущем был членом Государственного Совета Польши. Он был одним из найлучших руководителей Союза Польских Патриотов в Москве и политическим деятелем Крестьянской Партии в Польше. Пан Юшкевич это один из трёх польских офицеров, которые после ухода последнего парохода с солдатами армии генерала Андерса остались на берегу. Это один из главных лиц в Главном Управлении Союза Польских Патриотов( важнее его были Енджеевски, Штахельски и Модзелевски и они уехали в Польшу раньше ). Юшкевич не скрывал своей симпатии для моей мамы, хотя её считали симпатиком Польской Крестьянской Партии, потому что она послала из Чимкента депешу Станиславу Миколайчику, который должен был прибыть в Москву на переговоры. И некоторые деятели смотрели на неё искоса. Но она не обращала на это внимания. Позже, уже в Польше, я встречала на вузе людей, которые говорили, что её фамильей были подписаны уведомления, что кто-то из нашей семьи находится в местности... . Благодаря этому мама нашла своих родных : Тадеуша и Зофию Телигу. В Москве у меня были знакомые среди польских студентов и московской молодёжи. Я с их помощью добывала учебники средней школы и по вечерам интенсивно готовилась к экстерному экзамену на аттестат зрелости. Если бы я пробывала дольше в Москве, я бы пробовала поступить в Сельскохозяйственную Академию им. Тимирязьева. Но репатриация прбегала благополучно и надо было передать документы СПП в Польское Посольство в Москве и ехать на Родину. Мы покинули Москву 16 июня и прибыли в Варшаву надеясь найти родных.
В Польшу я ехала с большим оптимизмом. Несмотря на то, что шестилетний период голода, холода, тяжёлых работ и болезней, я не утратила человеческого достоинства благодаря людям, которых там встретила. Это была для нас школа выдержки и я не вспоминаю этого периода только отрицательно. Я думала с оптимизмом о будущем. Верила в людей и их энергию. Но на Родине оказалось как мало я к этому подготовлена. У меня были трудности найти общий язык, потому что общество было политически разделено. Мы на ссылке, в момент нападения Германии на Советский Союз хотели бороться с немцами. Даже осадники и бывшие солдаты спешили в армию генерала Андерса, а те которые не успели в его армию прибыть поступили в армию им, Тадеуша Костюшко. Мы верили, что эта война начатая в 1939 году, чему то нас научила, что после войны будут улажены хорошие отношения с нашими соседями. Мы верили в единство славян, в польско-советское содружество оружья. Изолированы от мира мы ничего не знали о тайном договоре Рибентроп -Молотов, ни о Катыни. Мы бы уверены, что это работа немцев. Лишь только после ХХ създа мы узнали, что рабочая сила лагерников тысячами и миллионами удобряла леса и степи. Сразу после приезда на Родину я узнала от достоверных лиц, что после вторжения немцев в наши Восточные окраины, в тюрмах Львова и Кременца погибли наши знакомые. У меня был и семейный опыт. Брат мамы, Казимеж Бастер, полковник Армии Крайовой, за голову которого немцы назначили награду, вышел из подполья и был замучен НКВД. Дело глав Польского подпольного государства тоже беспокоило нас. Я не хотела возбуждать ненависти к русским, с которыми мы совместно прошли военный кошмар, так что мои контакты с людьми воспитанными Радио Свободная Европа не были лёгкие. Смотреть на развалины Варшавы мы с мамой смотреть не хотели и решили поселиться во Вроцлаве, где мы нашли своих родственников. Мы получили квартиры вблизи Сельскохозяйственной Академии. Пробывая среди будущих студентов я заметила, что многие из них, которые были в Армии Крайовой, не имели шанс стать студентами. С этим вопросом я решила пойти к воеводскому секретарю Польской Рабочей Партии и сказала, что я не понимаю почему патриотизм этой молодёжи травят ? Я его спросила с кем мы намерены строить справедливый общественный строй, если отвергнём эту идейную молодёжь ? С неграмотными, с убогими духом, это нам не удастся. Он направил меня к председателю Академического Союза Молодёжи и мне удалось, что несколько моих знакомых было принято в Высшую Сельскохозяственную Школу. Только после дела полковника Святлы я узнала, что секретарём Польской Рабочей Парти был довоенный комунист Ежи Гутман. Если бы вместо него на его место был назначен отброс общества, вынесенный на эту должность, нашей карликовой революцией, уже у входа в его кабинет, мной бы занялись, и никто бы не знал, что со мной случилось. Не лёгкая была в послевоенных годах жизнь поколения Матькув с романа ,, Пепел и алмаз ,, Анджеевского. Чтобы жить, надо было как то устроиться. Найти правду в то время и для меня было мучительно, хотя я всегда старалась найти позитивные аспекты. Чтобы прожить в это время, я решила найти себе занятия. Я была принята на созданный в мечтах Сельскохозяственную Академии во Вроцлаве. И оказалось, что мой московский период самообучения дал прекрасные результаты. Среди бывших партизан, лагерников, сосланных на принудительные работы и бывших солдат, я была примусом. Я начала помагать друзьям в учёбе. Помагало мне в этом знакомство русского языка. У меня были великолепные русские учебники, польских в то время было очень мало. Мы работали в группах в нашей квартире или в у кого нибудь из друзей, чтобы моя мама могла отдохнуть после работы. И нам посчастливилось, нас не посадили за подпольную деятельность, хотя такие ,, котлы,, были в то время повседневностью. Видно в нашей группе не было лиц, которых разыскивали. Сперва меня,, эту красную из Москвы ,, избегали. Но после нескольких месяцев говорили обо мне, что это хорошая подруга. Мы не только учились но и вели азартные дискусии, чуть не дрались. Каждый на свой способ лечил свою наболевшую душу.
Уже на пенсии, в 90-тые годы я занялась вопросом репатриации поляков с Казахстана. И в это время я постарела на 10-1ё5 лет. А всё это из-за трудностей какие я встречала со стороны государственных и областных руководителей. Даже в Главном Управлении Союза Сибиряков в Варшаве я не нашла поддержки. Поддержку я получила от своих знакомых и друзей. Одна из них, моя подруга из лицея в Кременце сказала мне, что я могу стараться и получить от государства возмещение за землю и имущество родителей на Волыни. Я предложила все нужные документы и в 1998 году государство предложило моей маме за имущество на Волыни дома, бывшие казармы советской армии возле города Легница. И мы решили, чтобы в этих квартирах жили поляки- потомки депортированных в 1936-1937 годах с западных частей Советской Украины. И хотя я встречала много трудностей в реализации наших замыслов, то всё таки нам удалось заселить эти дома поляками с Казахстана. Теперь там живёт свыше 40-ка семей. Прибывшие поляки сами ремонтировали свои квартиры, я им помагала найти материалы и работу, а пенсионеры получили пенсии польские. Квартиры являются их собственностью. Я рада, что в реализации этого намерения помогли мне друзья, знакомые, пресса и телевидение. Меня радует факт, что сын сенатора Плажинского занялся исполнением замысла своего отца, погибшего в катастрофе под Смоленском. По его инициативе собрано свыше 200 тысяч подписей граждан Польши и подали в Сейм с требованием, чтобы польское Правительство занялось дальнейшей репатриацией с азиатских республик бывшего Советского Союза. Федеративная Республика Германии сделала это для своих предков желающих вернуться на родину уже давно.
Вроцлав 2010 год. Зофия Телига-Мертенс
Перевод Ежи Кобрынь
Источник: Wspomnienia sybiraków. Zbiór tekstów źródłowych. Cz. II, Koło Związku Sybiraków w Bystrzycy Kłodzkiej, Bystrzyca Kł, 2010
ISBN: 978–83–926622–4–2