Родилась я в деревне Дылёнгова, район Бжозув, воеводство львовское. Мои родители были земледельцами. Земли у них было мало. Лишь только 3 гектара. В 1927 году родители решили переселиться в тарнопольскую область, рвйон бучацкий, деревня Курдванувка. Купили там землю с парцеляции у ксендза. Земли там тоже было мало, не было ни дома, ни хозяйсвтенных построек. Родители взяли кредит в банке, купили материалы для постройки. Кредит уплатили в 1937 году. Наше хозяйство было на колонии возле деревни Курдванувка. Нашими соседями на колонии были поляки, тоже колонисты, которые поселились там после первой мировой войны. Деревня Курдванувка это бывшая дворянская деревня. Жили там русифицированные поляки. Кое- что помнили о своём прошлом. Семьи в деревне были мешаные. Католики и грекокатолики. Жили мирно. Совместно праздновали религиозные праздники. Жена принимала веру мужа. Украинцы жаловались на польскую власть. Они не могли купить землю с парцеляции. Такой был закон. Купить землю они могли только от соседей, поляков или украинцев. Но она была дороже чем с парцеляции. Надо было иметь деньги. А разве банк даст деньги бедному ? Помню, что украинец, Доргомирецкий, приехал из Канады и купил землю. От кого, не знаю. Культурную жизнь в деревне организовали учителя. Мой муж соместно с учителями организовал спектакли. Молодёжь деревни и колонии участвовала в кружках самодеятельтности. Со своей программой выступали в соседних местностях. Я тоже принимала участье в деятельности этих кружков. Перед началом войны 1939 года мы перестали ездить в соседние местности. Было уже опасно. Распространялись вести, что в окрестностях поджигали домы польских колонистов. Украинские националисты вражески относились к полякам. 1938 год был очень тревожный. Мы предчувствовали, что случится что-то плохое. Это было что-то в роде психоза. Войны не было, а атмосфера среди поляков была такая. Хотели ли поляки уехать оттуда ? А куда было ехать ? Не помню чтобы кто-то с колонистов уехал. Один пробовал уже после входа советских войск, но, советская власть не разрешила ему. Жили мы там и ждали. Будет, что будет. Украинцы с соседней деревни не обижали нас. Но когда пришла туда советская власть, то украинцы в первую очередь приходили грабить нас. Это были националисты, вооружены в вилы, косы, топоры. Организатором был украинец Самборский. Они брали наше добро, просто грабили нас. В нашем хозяйстве начали от французских уток, которые мой муж купил у попа. Это было и ужасно и смешно, как они гоняли за этими утками. Но не все украинцы так поступали. Другая семья Самборских защищала нас. Мы жили с ней в дружбе. Потом некоторые украинцы приходили к нам и извинялись, за то, что делали националисты. - Многих украинцев националисты принуждали грабит поляков. Они делали это не по своей воле. Начало войны с немцами мы прожили мучительно. Распространялись слухи, что украинцы охотятся на польских солдат, особенно офицеров. Они их убивали. Ходли по домам, арестовали их и даже убивали. Вероятно у них были адреса польских офицеров. Поляки, которые ездили в город, за покупками видели трупы польских солдат, лежащих у дороги. Мы на ночь дверь дома не запирали. Если приходили грабить, а дом был запертый они поджигали дом и выйти из него было труднее. Мой муж с четырмя соседями дежурил ночью на колонии. Дежурство длилось, они уставали и часто засыпали на своих постах. Блуждающие в темноте польские солдаты иногда попадали на спящих дежурных. Погибали не только поляки но и украинцы помагающие полякам. Помню, что погибла украинка, фамилии её не помню. В Подгаецком районе арестовали несколько поляков, посадили в тюрьму и слуху ни духу о них не было.Украинка говорила мне, что её мужа арестовали ночью и он пропал без вести. Отчаяние среди поляков было огромное. Мы подозревали, что вскоре наступит конец с нами. В городе Бучач торговцы, в большинстве евреи, с которыми мы жили в согласии, после входа советских войск, те побогаче, не хотели уже нас узнавать. А те бедные евреи надели русские шапки и красные повязки на рукав и будто соблюдали порядок в городе. В сорака метров о нашего дома жил украинец Собко. Мы у него свои вещи хранили. Он уговаривал моего отца, чтобы он купил его зерно. Отец сказал ему- Зачем мне твоё засоренное зерно, вскоре придут французы, англичане и помогут нам. Так философствовал мой отец. А те, которые так не филосовствовали копили продовольственные продукты, в том и зерно, которое пригодилось им на ссылке. Думаю, что украинец Собко уже знал что с нами будет. Но нам не сказал.
Депортация.
10 февраля в 4 часа утра появились у нас энкавудист, украинцы и подводы. Боже мой, что с нами тогда происходило ! Мы не знали, что нам делать, что брать, что упаковывать. Но был симпатичный энкавудист, которому понравились наши кони. И в то время, не знаю почему, отец начал чистиь упряжь. Энкавудист сказал ему- Оставь это, займись упаковкой пищи, тёплой одежды, обуви.Упряжь тебе там не пригодится. И тогда мы начали упаковку, но много вещей осталось у украинца. Не всё нам удалось взять с собой. Мы упаковали вещи на сани и повезли нас на станцию. Часть вещей украли нам украинские возчики. Быть может овладела нами самоуверенность, что война вскоре кончится, что поможет нам Англия и Франция, что они нас освободят. Рублей у нас не было, а польских денег никто не хотел. У меня тогда был ребёнок, маленькая Барбара, а я не могла купить даже сахара. Привезли нас на станцию в Бучаче. По дороге на станцию жители, поляки и укранцы бросали нам на сани молоко и хлеб. Там сосед дал мне несклько рублей, чтобы купить молоко ребёнку. В семье нас было пятеро. В вагоне были нары, на середине печка железная. Окна заколочены досками. В нашем вагоне были семьи с разных местностей. Насколько я помню то ехали мы обыкновенно ночью. Днём стояли на станциях. В вагоне мы мёрзли. Постель примерзала к стенам вагона. Ехали мы около месяца и привезли нас в Республику Коми, Сыктывкарский район, посёлок Ыб. Везли нас по льду реки Сысола. В посёлке раньше жили донские казаки. В каждом бараке поселили 20 семей. Нам дали отдельную комнату с нарами. Места было очень мало. Вещи мы держали под нарами. В комнате была печь на две квартиры. В этом бараке жили в большинстве женщины с детьми и больные. Здоровых мужчин отправили на лесозаготовку. Мой муж был в другом посёлке. Отец мой во время первой мировой войны был в плену в России и хорошо знал русский язык. И был хорошим мастером в стройке печей. И его направили строить и ремонтировать печи в посёлках. Ездил в разные посёлки и выполнял эту работу солидно. А я была сама с ребёнком. Как справлялась ? Я была вынуждена справляться. Иначе не могло и быть. Кроме ребёнка была со мной больная мама. Обе требовали моей помощи. Надо было топить в печи, хорошо, что дрова привозили к баракам. Печь хорошо грела две комнаты. Пищу давали на карточки. Нам, не работающим, пайки были скудные. Голод был страшный. Дети постоянно кричали -Есть хочу ! Есть хочу ! Некоторые дети грызли себе пальцы. Те, поляки которые привезли из Польши много вещей, меняли их на пищу у местных жителей. А мы прибыли туда почти голые, возчики украли нам часть одежды. Мой муж, Анджей, горевал за нас и голодал сам, потому что советская власть не платила ему и всем работающим полякам полной ставки за работу. Часть зарплаты отсчитывали за транспорт на ссылку в Коми. Нам насчитали 700 рублей. Муж постоянно повторял- Мы здесь погибнем и часто позволял себе сказать несколько неприятных слов на тему советской власти. Об этом узнал начальник НКВД. Он его призвал к себе и сказал -Ты знаешь, что говоришь ? - Знаю !- За это можешь дорого заплатить!- А мне всё ровно- сказал муж. Об этом разговоре узнал фельдшер и заступился у коменданта. На этот раз муж получил только предупреждение. В посёлке говорили, что ему грозил расстрел. После этого события мой муж в тайне от меня был намерен бежать оттуда. Не знаю верил ли он в осуществление этого замысла. Однако уговорил двое поляков, Тарка и Осиковкого, чтобы совместно бежать оттуда. Оба они были там с семьями, у каждого четверо детей. Условились, что Анджей сделает русскую печать для подделки документов, а они постараются подготовить пищу. Всё это готовилось в тайне передо мной. И всё состоялось так как задумали. Вся тройка с небольшим запасом пищи и фальшивыми документами ушла с посёлка. Прошли не больше чем 100 километров, и мой муж почувствовал себя плохо. Быть может серьёзно простудился. Запасы пищи кончились, а купить у местных жителей за обмен боялись, потому что могли их узнать как беглецов. Решили возвращаться. Конечно было возбуждено дело. Главным виновником был мой муж, Анджей, а Тарка и Осиковкого освободили. Муж был наказан 3 года тюрьмы за поддеклку документов и 3 года за бегство. Сидел в карцере до амнистии в 1941 году. Вернулся истощённый, небритый, непохож на себя. У него был понос, после отравления испорченной пищей или недостаточной гигены. Едва вошёл по ступням в барак, ноги поднести не мог. Я его лечила ягодами и вылечила. Я тоже всё время в Коми болела, никто не давал надежды, что выживу. У меня было воспаление лёгких. Лекарств никаких там не было. Там была супружеская чета фельдшеров, тоже ссыльные, лекарств у них никаких не бвыло. Они сочувствовали нам. Люди обожали их, спокойно в посёке пройти не могли. Люди ценили их за доброту и за хорошие слова, которыми нас утешали и подбадривали. Мы дружили с ними.
Амнистия. В Сыктывкаре открыто Делегатуру Польского Посольства. Мой муж пешком пошёл туда, а надо было пройти 120 километров. Там его приняли на работу, он занимался военными делами, принимал желающих поступить в польскую армию. Винярчик приказал ему ходить по посёлкам и вербовать в польскую армию под комадованием Андерса.- Был приказ- Из тайги надо вывести всех поляков. От мужа я узнала, что собралось довольно много молодых желающих ехать в Бузулук и поступить в армию. Вести, которые мы получали с Узбекистана и Ирана, говорили, что солдатам не было легко. Многие умерли с истощения и болезней. В Бузулук муж не поехал, хотя хотел ехать. Принимали молодых и здоровых. Он остался в Коми. Пан Винярски поручил ему руководство разделом помощи полякам, которые остались в Коми. Но эта работа продолжалась недолго, потому что муж давал пособия полякам, которые были гражданами Литвы. Кто-то доложил польским властям, провели контроль и всякие полномочия мужу отняли. После амнистии жилось нам легче. Не было такого режима как раньше. Но продолжалось это коротко. После выхода армии Андерса из Советского Союза вновь началась пашпортизация. Полякам советские власти забирали польские паспоты и принуждали принимать советские. Нам тоже забрали и переселили на север Коми. Помню, что весной 1943 года был по этому поводу бунт среди поляков. Мы яростно спорили -принимать или не принимать советские паспорты. Преобладал взгляд тех, которые были за прнятием, многие отказали, и конечно попали в тюрьму. Помню поляка, по професии сапожника, с тройкой детей, родителей посадили в тюрьму, а дети отдали в детский дом. Где находился этот детдом ? Никто не знал. Какая была дальнейшая судьба детей и их родителей не знаю.
1943 г. Вторая амнистия.
1944 г. Выезд в Краснодарский Край.
Помню, что мы плыли рекой в Котлас. При посадке на пароход первыми садились женщины и дети. Мой муж был одним из последних. Он опоздал и хотел доплыть на пароход на лодке. Но лодка была дырявая и он топился. Спасла его местная женщина и он взобрался на пароход. В Краснодарский Край мы ехали на поезде с Котласа. Езда длилась около месяца. Поселили нас в Новокубанском районе, совхоз Интенсивный Сектор. Тут жить нам было уже легче. Еды было сколько угодно. Нам дали участок земли. Мы на нём выращивали овощи. Уже не голодали. Муж, Анджей, работал в совхозе в садовом питомнике, а потом в зерновом. Он хотел поступить в армию Берлинга, но его не приняли. Я там заболела малярией. Болезнь была тяжёлая, температура доходила до 40 градусов. Живущие там евреи посоветовали мне мне чтобы пойти в в Хуторок где был фельдшер. Я пошла и сказала, что болею уже второй год, и болезнь не отступает. Он говорит, нужен ему стакан водки. Я принесла ему литр самогона и кусок мыла, потому, что его дети болели дезинтерией. Он сказал, что постарается добыть лекарство на малярию. Он добыл лекарство и делал мне уколы. Благодаря этому я живу. Многие женщины умерли там на малярию. Моя судьба была бы такая же. Потому что когда я болела, то не ходила на работу. Я едва держалась на ногах. Директор совхоза подал меня в суд. Он решил, что я симулянтка. Пошла я на этот суд. Сидел там пожилой человек и он спросил меня - Ты полька ?- Да, я полька. - Так иди домой. И был конец дела. Многие люди во время болезни мне помагали, местные русские и этот пожилой судья, и фельдшер, который меня вылечил. О россиянах я могу сказать одно -Это очень хорошие, добрые люди. Они прожили ад во время большевитской революйии и после революйии. Их жизнь в такой системе власти была ужасная. Везде были доносчики. Помню как арестовали человека, который болел туберкулёзом и посадили в лагерь. Фельдшер, который нам помагал в Коми, прислал мужу письмо с просьбой, чтобы муж выступил в его защиту. Кто -то донёс на него, что он плохо отзывался о Красной Армии. Муж никак не мог помочь ему и фельдшер получил приговор 10 лет лагеря. Самым страшным кошмаром на ссылке был голод и болезни. Самым страшным явлением было для меня слушать вопли ребёнка - Есть, дайте есть ! Много наших детей умерло на ссылке. Дочь моя, Бася, умерла там от голода. У Яворской семеро детей там умерло, Осиковскому двое, Тарки двое, Кани одно. Вся семья Крука умерла. Мой муж посчитал, что депртировали с нашей колонии 168 человек, вернулось около 50.
Выезд в Польшу. В 1946 году Союз Польских Патриотов организовал выезд в Польшу. В его руководстве было большинство евреев. Случались ошибки в высылке документов на выезд в Польшу. Моему мужу документ послали в другой совхоз. Я боялась что он не успеет на поезд. Но добрые люди помогли, привезли документ и успел. О многом другом, обидном, я не говорила, потому, что были такие дела, о которых спокойно говорить невозможно.
Быстшица Клодзка 2004 год.
Перевод Ежи Кобрынь
источник: Wspomnienia sybiraków. Zbiór tekstów źródłowych, Koło Związku Sybiraków w Bystrzycy Kłodzkiej
Bystrzyca Kłodzka 2008 ISBN: 978–83–926622–0–4